Читательницы добавляют свои впечатления: "А "Кому на Руси жить хорошо"? Дали дочери выбрать отрывок и выучить. Так она не смогла: "Мама, там или алкаши, или женщин бьют, или мучения. А у нее возраст романтический, хотелось светлого", "А "Спать хочется"? У меня сын ревел белугой - в начальной школе читали".
На 7е уже публиковалась статья филолога Дмитрия Никитина о прототипе барыни из "Муму" - матери Тургенева Варваре Петровне. Людмила Петрановская подробно разбирает конфликт не с точки зрения литературоведения или истории, а с точки зрения психологии.
"К пятому классу у детей уже защитная смазка образуется, обильно выделяемая при столкновении с великой русской литературой. В виде хохмочек, шуточек и прочего обесценивания. Поскольку история про Муму – на самом деле очень страшная, то и фольклора защитного про нее особенно много.
Да что там дети – редкий взрослый захотел бы на досуге это перечитать.
И выносит от этого рассказа вовсе не потому, что про собачку. И даже не потому, что про крепостничество.
Давайте я попробую объяснить, как мне видится.
Детям в школе про это рассказывают, а вот все подробности детства писателя благоразумно не сообщают.
А была там жуть жуткая, жестокое обращение на уровне истязаний. Мамочка была, похоже, психопатом эпилептоидного склада, и сама, видимо, посттравматиком, детей била за все подряд, и ни за что – тоже. Любимая забава была – наказывать, а за что – не говорить: “Тебе лучше знать”. Стратегии избегания не было – изобьют по-любому. На детей доносили все слуги, а мамочка еще любила в процессе экзекуции изобразить, что она так расстроена, что аж сердце болит, сейчас помрет, и потом в письме описывала, как трогательно пугался за нее сынок, которого она только что хлестала розгами. Защищать детей было некому, власть матери над ними была полной, другие привязанности не допускались.
То есть имел место самый тяжелый по последствиям сценарий насилия над ребенком:
• тотальность (нет стратегии избегания, как ни хорошо себя веди, все равно изобьют),
• амбивалентность (единственный человек, которого ты любишь, истязает тебя),
• обвинение жертвы (неблагодарный, довел мамочку)
• нет защитника, кроме самого насильника.
Старшего сына она полностью сломала, судя по его жизни, он был глубоко виктимным человеком. А Иван сопротивлялся хоть как-то, убежать хотел, но поймали и высекли до полусмерти. Кроме избиений, был тотальный контроль всех сторон жизни, постоянное психологическое насилие...
...Положение ребенка, который находится во власти жесткого родителя, всегда еще хуже. Потому что он при всем при том любит насильника всей душой и мечтает о его любви - до последнего. И нет такой жертвы, которую бы он не принес - не из страха, а просто потому, что до самой глубины души уверен, что так правильно. Он же ребенок, он принадлежит родителю по праву, и его душа тоже.
Вот этот последний крохотный кусочек надежды на материнскую любовь, зависимую субличность безрассудно надеящегося на чудо и милость ребенка, Герасим и топит, а сначала заботится о ней, прощается и оплакивает. Как оно и бывает в терапии.
Теперь он может уйти, он больше не привязан - ни в каком смысле. И больше не ребенок.
В жизни, конечно, все сложнее.
Знаете, что мамаша Тургенева велела написать над входом в дом, когда сыновья ушли из-под её власти? "Они вернутся".
Такой риск всегда есть, виктимность тянет. Он даже маленькую дочь старухе поручал на время, но потом опомнился.
Хорошо, когда удается осмыслить свой опыт в образах, выговориться, разыграть по ролям внутреннюю драму своей души. Тогда можно уйти, пусть с потерями и ранами, но все же освободиться. И прожить свою, непростую, не очень счастливую, но свою жизнь, со своими чувствами и своими выборами.
Возвращаясь к детям и чтению - "1984" мы дали ребенку читать в 14.
А "Муму" и в 14 рано, потому что семейные ужасы страшнее ужасов режима".
Полный вариант статьи - здесь.
