Женщины в армии конца XVIII - начала XIX века

Женщины в армии… Медсестры и радистки – тут же подбрасывает память первые пришедшие на ум ассоциации. Чуть подумав, можно добавить к этому списку партизанку Зою Космодемьянскую, зенитчиц из фильма «А зори здесь тихие» и даже летчиц-асов, таких как Валентина Гризодубова. Однако все эти персонажи – участницы Великой Отечественной войны. Если же мы бросим взгляд на армию конца XVIII - начала XIX века, то есть на годы перед наполеоновским нашествием, то увидим прекрасный пол совсем в иных ролях.

Думаю, излишне упоминать о том, что в те времена по понятным причинам не могло существовать ни радисток, ни зенитчиц, ни летчиц. Партизанки - знаменитые, как Василиса Кожина, и безвестные героини - появились лишь с началом Отечественной войны и исчезли после изгнания Наполеона из России, чтобы вновь выйти на историческую сцену с началом Великой Отечественной. Но вот наличие в регулярных частях медсестер представляется вполне естественным. Однако их не было.

Регулярная медсестринская служба возникла лишь в середине XIX столетия в ходе последней русско-турецкой кампании (знаменитая сестра милосердия Даша Севастопольская – героиня именно этой войны); до того времени раненых поручали товарищам-солдатам, если вообще кому-то поручали. Этот факт вызывает не меньше удивления, чем пресловутое отсутствие колеса у южноамериканских цивилизаций, но давайте вспомним о том, что до того, как начала широко применяться анестезия (середина XIX века) и антибиотики (середина XX века), раненые умирали быстро. Максимум, что могли сделать для человека – это вынести его с поля боя, промыть рану, перевязать ее (перед глубокими внутренними повреждениями врачи были бессильны), и предоставить страдальца его судьбе – ведь никаких сколько-нибудь эффективных обеззараживающих и болеутоляющих средств попросту не существовало.

Более того: если мы бросим взгляд на военную медицину того времени вообще, то впору будет ужаснуться. До петровских реформ наличие в армии профессиональных лекарей даже не предполагалось. Так в 1605 г. во время осады города Кромы в войсках Бориса Годунова началась эпидемия дизентерии. Когда весть об этом дошла до царя, тот, по совету своих московских врачей послал в войска нужные лекарства. Подействовали они или нет, неизвестно. Неизвестно также, сколько воинов осталось в живых, пока весть шла до Годунова, а лекарства – обратно.

При Петре I армия становится регулярной, и в ней появляются иноземные лекари (своих в достаточном количестве выучить еще не успели). Правда, некомплект был по-прежнему ужасен: в 1738 г. на целый полк мог приходиться всего один врач. Конечно, ситуация менялась, и к 1774 г., когда получил свою рану Кутузов, врачей в армии прибавилось, но помощь они по-прежнему оказывали на самом примитивном уровне. Студентов госпитальных школ учили по травникам и лечебникам (эдаким народным медицинским энциклопедиям), составленным века назад. Если даже в первой четверти XIX века Пирогов покинул медицинский факультет Московского университета, не произведя ни единого вскрытия, то что говорить о веке XVIII! Практически никаких единых принципов подхода к лечению болезни не существовало; лекари пользовали больного кто во что горазд. Одни хирурги перевязывали рану по нескольку раз в день, а другие не снимали повязку, наложенную на Бородинском поле, до самого Парижа. Кто применял повязки влажные, кто сухие; одни пропитывали бинты нейтральным составом, другие практиковали раздражающие припарки. И в результате даже самые незначительные раны почти всегда гноились, прежде чем образовать рубец.

Операции при отсутствии анестезии отличались от пытки разве что гуманными мотивами, страданий же причиняли не меньше. Лучшие хирурги того времени гордились своим умением удалять конечность в кратчайшие сроки, пока исходящего криками пациента удерживали помощники. А как обойтись без ампутаций, если альтернатива – заражение крови и смерть? Осколочные ранения и открытые переломы почти неминуемо вели к гангрене, поэтому поврежденную руку или ногу старались отнять как можно раньше, не дожидаясь, пока ткани начнут мертветь. Словом, «лечение» и «мучение» не только рифмовались друг с другом, но были едва ли не полными синонимами. Печальной иллюстрацией тому, как страшил раненых предстоящий ад в руках врача стала трагедия князя Багратиона, чья малая берцовая кость была раздроблена осколком снаряда во время Бородинской битвы. Решительно заявив врачам, что «лучше провести шесть часов в бою, чем шесть минут на перевязочном пункте», он отказался от ампутации и умер семнадцать дней спустя от заражения крови.

Инфицирование раны вообще было бичом военной медицины того времени, поскольку вплоть до второй половины девятнадцатого века врачи имели примерно такое же представление об асептике, как о полетах в космос. Да-да, рук перед операцией никто не мыл, белого (или хотя бы чистого) халата не надевал, инструменты не обдавали кипятком, а бинты для перевязки не стирали, прежде чем пустить в дело. И подобное пренебрежение к чистоте вовсе не было преступной халатностью – лекари просто не подозревали, что возможен иной подход.

Однако порой эту мрачную картину озаряли женщины. Те из них, что по собственной инициативе брали на себя уход за ранеными. И почти всегда это были либо солдатские, либо офицерские жены – лишь они могли на законных основаниях сопровождать войска. Именно о них, утешающих, ободряющих, врачующих дух и тело, и должна идти речь при рассказе о женщинах в армии того времени. И рассказ этот будет продолжен в следующей части.