«Что будет? Богу знать!» - Воспоминания участников Бородинской битвы – окончание

Из воспоминаний Тихонова

«…Под Бородином, как ударили мы в штыки, погнали француза. Кустики тут попались, продираемся мы сквозь них: я иду, ружье взял наперевес, да прямо против целого французского батальона и вылез. Подскочили ко мне французы, велели бросить ружье, снять перевязь и портупею. А тут, немного погодя, подвели еще наших: драгуна, артиллериста, да гренадер, да пехотинцев несколько. Пришли мы к Шевардину, видим: сам Бонапарт на стуле сидит, насупился. Сейчас подскочит к нам какой-то, мундир весь вышит у него золотом, и спрашивает: «Какой, вы, братцы, дивизии? Какого полку?» Мы молчим. Он ко мне: «Ты, говорит, любезный, не ранен ли?» Злость меня разобрала. Думаю себе: продает, подлая душа, Отечество, да в золотом мундире и щеголяет! Я ему и сказал: «Что уж ты о нас так печалишься! Сам, чай, помирать тоже будешь? Как потянут черти твою душу сквозь ребра, узнаешь, как Богу и Отечеству изменять». А тут подскочил другой, и говорит: «Какого ты есть полку? Сколько в полку солдат? Кто у вас из генеральства забит?» Вижу, поляк, изменник, я ему сказал: «Вот что, почтенный, я у тебя спрошу: где бы тут помочиться?» Близко Бонапарт был, а то не быть бы мне живому: Поляк покраснел, вижу, лопнуть хочет. «Гицель, кричит, кацап! Научу я тебя отвечать начальству!» – «Ладно, думаю, учи, а ты у меня свое съел!»

Из воспоминаний Глинки:

«…Мужество наших войск было неописуемо. Они, казалось, дорожили каждым вершком земли и бились до смерти за каждый шаг. Многие батареи до десяти раз переходили из рук в руки. Сражение горело в глубокой долине и в разных местах, с огнем и громом, на высоты всходило. Густой дым заступил место тумана. Седые облака клубились над левым нашим крылом и заслоняли середину, между тем как на правом сияло полное солнце. И самое светило мало видало таких браней на земле с тех пор, как освещает ее. Сколько потоков крови! Сколько тысяч тел! «Не заглядывайте в этот лесок, — сказал мне один из лекарей, перевязывавший раны, — там целые костры отпиленных рук и ног!» На месте, где перевязывали раны, лужи крови не пересыхали. Нигде не видал я таких ужасных ран. Разбитые головы, оторванные ноги и размозженные руки до плеч были обыкновенны. Те, которые несли раненых, облиты были с головы до ног кровью и мозгом своих товарищей…»

Из воспоминаний Норова:

«…В самое это время вбежала на батарею разнузданная, отличных статей, лошадь. Находка была невелика: у бедной лошади сорвана была оконечность морды, и кровь капала с нее. Остановясь возле лошадей, она жалостно глядела на нас, как бы прося помощи…»

Из воспоминаний Андреева:

«…Был уже 10-й час, пальба пушек не переставала с той же силою. На дороге я видел колонны русских и французов, как в игрушках согнутые карты, поваленные дуновением ветра или пальцем. Картина ужасная».

Из воспоминаний Норова:

«…Только что взвод миновал меня, как упал к моим ногам один из егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобовая кость, и он в конвульсиях хватался за головной мозг. «Не прикажете ли приколоть?» — сказал мне стоявший возле меня бомбардир. «Вынесите его в кустарник, ребята», — ответил я.

Некоторые из тяжело раненых тут же умирали и тут же предавались земле, и трогательно было видеть заботу, с которою раненые же солдаты и ратники ломали сучки кустов и, связывая их накрест, ставили на могилу…»

Из воспоминаний Пеле:

«…По мере того, как войска Багратиона получали подкрепления, они по трупам павших с величайшею решимостью шли вперед, чтобы возвратить потерянные позиции. Мы видели, как русские массы маневрировали, подобно подвижным редутам, унизанным железом и извергавшим огонь. Посреди открытой местности, и картечь нашей артиллерии и атаки нашей кавалерии и пехоты наносили им огромные уроны. Но пока у них оставалось сколько-нибудь силы, эти храбрые солдаты снова начинали свои атаки…»

Из воспоминаний Ивана Ивановича Лажечникова, в 1812 году ополченца:

«…Все, что делалось в армии, было через несколько часов известно в Москве; каждое биение пульса в русском войске отзывалось в сердце ее. Многие купцы содержали по пути к месту военных действий конных гонцов, которые беспрестанно сновали взад и вперед. Два исполина дрались с ожесточением: француз шел очертя голову в белокаменную и хвалился перед миром победой; русский, истекая кровью, но готовый лучше умереть, чем покориться, сильный еще силою крестного знамения, любви и преданности к государю и отечеству, шел отстаивать святые сорок сороков матушки белокаменной, пока не положит в виду ее костей своих: мертвые бо срама не имут…»

Из воспоминаний Норова:

«…Приближалась к нам небольшая группа, поддерживая полунесомого, но касавшегося одною ногою земли генерала. И кто же был это? Тот, которым доселе почти сверхъестественно держался наш левый фланг — Багратион!..»

Из воспоминаний Гавриила Петровича Мешетича, в 1812 году подпоручика пехоты:

«…Поле брани уже покрылось множеством бездыханных трупов, лощины и кустарники — множеством стонущих, просящих одного — прекращения жизни — раненых; по рытвинам текла ручейками кровь человеческая, с обеих сторон еще падали мертвы герои. Еще гром артиллерии визгом ядер, грохотом гранат, шумом картечи, свистом пуль возвещал желание неприятеля сбить с места россиян, но оные мужественно противились, поражали, падали за Отечество и удивляли самих врагов. Под вечер начал чувствовать совершенную усталость неприятель, не стала слышна ружейная перестрелка, сумрак вечера прекратил и действие артиллерии. Русские провели всю ночь на своих местах, и позиция боевой линии за ними осталась…»

Из воспоминаний Сергея Николаевича Глинки, брата Федора Николаевича Глинки, в 1812 году ополченца:

«…На равнине Бородинской, по словам самого Наполеона, он должен был допить чашу вина, налитую в Смоленске. И он испил ее под угасающею звездою прежнего своего счастья. На этом пире кровавом испили чашу смертную девяносто тысяч и сынов России и сынов стран дальних.
Что будет? Богу знать!»