«Подождите, я ему голову проломлю!»

«Подождите, я ему голову проломлю!» - не слишком изысканно, но от души высказывался тем временем Кутузов в кругу сподвижников, уже начавших смутно сознавать, что, может быть, не все потеряно.

А Арман де Коленкур с ужасом наблюдал за событиями в столице:

«…Пожар распространялся от окраинных предместий, где он начался, к центру. Огонь охватил уже дома вокруг Кремля. Ветер, повернувший немного на запад, помогал огню распространяться с ужасающей силой и далеко разбрасывал огромные головни, которые, падая, как огненный дождь, на расстоянии более ста туазов от горящих домов, зажигали другие дома и не позволяли самым отважным людям оставаться поблизости…»

А кавалерия генерала Мюрата все преследовала искренне потешавшихся над ними казаков, уводивших авангард французской армии дальше и дальше на восток. Затем казаки неожиданно пропали, а русская армия так и не появилась, как если бы тысячи людей, лошадей и пушек обладали способностью растворяться в воздухе. Узнав о том, что его противник бесследно исчез, Наполеон в бешенстве вскричал:

«…Они провели Мюрата! Не может быть, чтобы Кутузов оставался на этой дороге; он не прикрывал бы тогда ни Петербурга, ни южных губерний…»

И где же он теперь, этот треклятый одноглазый старый лис? Недели через две разведка на отощавших от бескормицы лошадях, наконец, обнаружила, что Кутузов отступил не на юго-восток, а на юго-запад, разбил там при селе Тарутине укрепленный лагерь и чувствует себя отнюдь не худшим образом. Войска его регулярно пополняются воодушевленными новобранцами, и костров в русском стане пылает столько, что уже не понять, на чьей стороне численный перевес. Один из адъютантов Кутузова, Александр Михайловский-Данилевский, имел все основания восторженно отзываться о тех днях, когда у русской армии открылось второе дыхание:

«…Пребывание в Тарутино было для Кутузова одною из блистательных эпох его достославной жизни. Со времен Пожарского никто не стоял так высоко в России.

В Тарутино в неимоверно краткое время Кутузов привел в самое стройное положение армию, утомленную тысячеверстным отступлением и кровавыми сражениями, вручил народу оружие, осадил Наполеона в Москве и извлекал все выгоды из нового рода войны…»

Одной из несомненных выгод сего рода войны были лихие налеты казаков на московские окраины и регулярное пленение множества французов.

«…Дня не проходит без того, чтобы мне не взяли триста человек в плен…» - удовлетворенно отмечал Кутузов. Великую армию обгрызали, как яблоко, а те, до кого еще не добрались, благодаря их близости к сердцевине, обреченно констатировали:

«…Провести зиму в Москве было немыслимо. Мы пробились до этого города, но ни одна из пройденных нами губерний не была нами покорена. Армия генерала Кутузова сформировалась вновь и начала обходить нас с правого фланга. С другой стороны, мир, заключенный с Турцией, давал армии адмирала Чичагова полную возможность отрезать наши сообщения с Польшей. Чем долее мы оставались в сожженной Москве, тем вернее была наша гибель…»

Отнюдь не один барон Дедем, автор сих строк, предавался в те дни унынию. Но если он смотрел на ход событий глазами стратега, то в глазах наполеоновских солдат, славших письма родным, беда была совсем в другом:

«…Нам нельзя здесь зазимовать; средства наши не позволят нам этого. Пожар, уничтоживший 5/6 города, лишил нас большей части тех средств, на которые мы рассчитывали. Особенно озабочены кавалерией, заметно уже уменьшившейся…»

«…Настоящая война уносит у нас больше всего людей не неприятельским огнем, а болезнями, лишениями и усталостью. Только железное здоровье может выдерживать все это! Мы не замедлим оставить Москву. Эти отчаянные казаки наносят очень много вреда нашему тылу и нашим фуражировкам…»

«…Все эти переходы, в погоню за главной русской армией без возможности догнать ее, только истощают войско. Не сделавши еще ни одного выстрела, солдаты наши приходят легко в страх перед казаками, которые ведут войну на манер мамелюков: окружают войско, испуская дикие крики…»
Наполеон же по-прежнему не хотел видеть очевидного, предпочитая созерцать картины, являвшиеся ему в мечтах:

«…Он заперся в Кремле, как будто выжидая время, тогда как при тогдашних обстоятельствах каждый момент становился драгоценнее. Он все еще хотел заблуждаться. Вообразив, что Александр будет просить мира, он был уверен, что русский император поспешит, по крайней мере, принять этот мир, если тот ему будет предложен…»

Однако французский эмигрант Горрер, оставшийся в Москве при вступлении в нее наполеоновской армии, постарался через доверенных лиц императора развеять его иллюзии:

«…Заключение мира зависит не от императора Александра, а от армии. Фельдмаршал очень честолюбив и тщеславен; могу Вас уверить, что он принял командование армией только в надежде отомстить за Аустерлиц, так как император Александр несправедливо приписывает ему потерю этого сражения. Мир зависит от него; если он пожелает, мир будет заключен, без него сделать этого не удастся…»

И во второй половине сентября 1812 года Кутузов получил из рук наполеоновского посланника, маркиза Жака де Лористона, письмо следующего содержания:

«Князь Кутузов!
Посылаю к Вам одного из Моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша Светлость поверили тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю Всевышнего, чтобы он хранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом.
Наполеон»